– Важный вопрос! Туда еще не ступала нога европейца. Запретная земля, понимаете, о чем я?

– Похоже, здесь повсюду запретные земли и города.

Раздался одобрительный смех.

– Вы бывали в одном из таких мест, Бертон, – как, по-вашему, разовьется ситуация в Мекке и каково значение Адена в этом треугольнике между Бомбеем, Аравией и Африкой?

Майя навострила уши, услышав голос Ричарда.

– Мекка… Там, несомненно, вопрос еще и в работорговле, – сказал он с сухим смешком и в ответ на возражения собеседников иронически добавил: – Да-да, можете считать это варварством. Но разве мы ушли намного дальше? Вспомните только о кокетливой охоте западных женщин на мужа! Кто они, если не рабыни, ждущие того, кто предложит наибольшую цену… – Окончание его речи утонуло в бурной сумятице, потому что один из подвыпивших военных набросился на Ричарда с громкими оскорблениями, желая защитить честь глубоко оскорбленных представительниц прекрасного пола. Среди дам тоже послышалось шушуканье и возгласы, Ричард говорил достаточно громко, и до них долетели его еретические воззрения. Только Майя безмолвно и прямо сидела на месте, сдерживая закипающие ярость и стыд. Она взглянула на Бертона, которому успокоительно положил на плечо руку доктор Штейнхаузер, пока Ральф оттаскивал разбушевавшихся товарищей. Ричард все продолжал смеяться, хотя загадочные глаза ничего не выражали. По одному взгляду Майя поняла: он сказал это, чтобы ее задеть.

Праздничное настроение – если оно вообще было – окончательно испортилось, и вскоре общество начало расходиться кто куда, к баракам и бунгало или обратно в город.

По дороге домой Майя с Ральфом не произнесли ни слова, продолжали они молчать и в бунгало – Ральф навзничь повалился на кровать, а Майя переоделась в ночную сорочку. Только когда она встала перед маленьким зеркалом, висящим в углу над стулом, чтобы вынуть шпильки из подколотых волос, Ральф приподнялся, широко зевнул и прервал тишину.

– Неприятный человек, – заметил он, с грохотом сбрасывая с ног сапоги.

– Кто? – уточнила Майя, хотя в этом не было нужды.

– Да Бертон. Капитан Бертон – смешно слышать! Можешь представить такого на казарменном дворе? Я не могу, – неприязненно рассуждал Ральф, одновременно пытаясь справиться с золотыми пуговицами на мундире. – Уверен, в Бомбее все очень рады, что им удалось избавиться от этого дармоеда, лишенного всяких понятий о дисциплине и приличиях. Лучше уж пусть корчит из себя путешествующего писателя – с его, как говорят, двенадцатью языками такое амплуа подойдет куда больше! Оутрэм тоже ни во что не ставит этого любимчика Напира, равно как и самого этого мошенника губернатора. Как позорно для армии и Англии повел себя Напир при покорении сикхов! Одно дело твердая рука, но совсем другое – жестокость. «Дружелюбие после порядочной трепки – так можно приручить самых отъявленных дикарей», – объяснял он свою политику. Неудивительно, что Оутрэм высказался против их африканской авантюры. Пусть рискуют своими шеями, если им так хочется! Возможно, Спика будет жаль, он показался мне славным парнем, – но только не заносчивого глупца Бертона! – Ральф сердито швырнул мундир на пол, выбрался из подтяжек и остался сидеть на краю кровати. Майя перехватила в зеркале его озадаченный взгляд.

– Откуда ты, собственно, его знаешь?

Она на секунду остановилась, но потом усердно продолжила расчесывать волосы.

– С давних времен, – вскользь обронила она. – Он бывал в гостях у отца, еще когда учился в Оксфорде.

Ральф встал и выпустил из-за пояса рубашку.

– А почему я узнаю об этом только сейчас?

Майя слабо, коротко засмеялась, продолжая заниматься волосами.

– О господи, Ральф, если мне придется назвать тебе имена всех студентов, что посетили Блэкхолл, мы просидим здесь до завтрашнего утра!

Он подошел к ней сзади, наблюдая, глядя то на ее спину, то на отражение в зеркале.

– Мне не понравилось, как он на тебя смотрит, – медленно сказал он.

Майя игриво взглянула на него через плечо.

– Но ты ведь не собираешься ревновать?

Он схватил ее за руку выше локтя и рывком повернул к себе так, что щетка выпала из ее пальцев и с грохотом улетела в угол.

– Между вами что-то было? – крикнул он и встряхнул ее.

Майя всеми силами старалась не показывать испуга и сохранять спокойствие.

– Вздор, – сердито ответила она и попыталась освободиться. – С чего ты взял?

На долю секунды перед глазами предстал городской переулок, куда Ричард затащил ее во время ливня, и их поцелуй, а потом взгляд Ричарда этим вечером, взгляд раненого хищника…

Ральф, словно прочитав эти ее мысли, так резко прижал ее к стене, что она задохнулась. Он судорожно вцепился в нее и снова встряхнул, заорав:

– Немедленно отвечай! Между вами что-то было?

– Ничего, – крикнула в ответ Майя, порывисто пытаясь освободиться от его хватки, колотя босыми ногами по его икрам. – А теперь отпусти, мне больно!

Он отпустил ее так же внезапно, как и набросился. Испугавшись собственной вспышки, Ральф смотрел, как она потирала локоть, запястье, поднял ладони, торопливо, ласково ощупал ее плечи, руки, лицо, словно хотел убедиться, что ничего не сломал.

– Прости меня, – пробормотал он, – я… я не хотел. С тобой все в порядке? – осторожно, чуть не плача, спросил он, гладя ее по лицу.

Майя кивнула, тихо вздохнув, легонько вздрогнула, но не стала противиться, когда он заключил ее в объятья.

– Я не хотел делать тебе больно, честное слово, – пробормотал он, уткнувшись ей в волосы, нежно ее покачивая. – Ты – самое важное, что есть у меня в жизни.

Они судорожно вцепились друг в друга, словно сироты. Майя подумала о письме, наконец полученном Ральфом из Глостершира две недели назад, после долгого молчания. С каменным лицом он скомкал его и небрежно кинул в огонь очага, а потом отправился в клуб, откуда вернулся тяжелым шагом лишь поздней ночью, в облаке алкогольных паров и табачного дыма. Он молча лег рядом с женой в кровать, моментально заснул и больше ни единым словом не упоминал об этом письме.

И пока они держали друг друга в объятьях, Майе казалось, что они стоят на наклонной плите, медленно, но неудержимо соскальзывая по зеркальной поверхности прямо в бездну.

4

За пару сотен миль от английского гарнизона этим вечером тоже собрались мужчины, тоже пили и обсуждали положение дел. Они беседовали о вольной гавани Адена, Оутрэме, Гайнсе и султане Лахеджа. Но вместо джина пили пряный чай, а говорили не на английском, а на арабском.

Дворец султана Ижара представлял собой длинный, сложный комплекс зданий и хранил память о предках султана Салиха ибн Мушина аль-Ижар. Поколение за поколением, с приумножающимся богатством пристраивались все новые внутренние дворы и покои. В их ядре еще было узнаваемо изначальное назначение постройки: неприступная крепость на страже богатств страны и дорог, по которым их развозили в соседние султанаты и гавани побережья. Вид с башен Ижара открывался на все стороны света и все контрасты Аравии: на юге и западе громоздились горы и скалистые плато, на севере начиналась пустыня Рамлат эс-Сабатайн, отрог огромной Руб эль-Хали. Напротив, на востоке, простирались плодородные земли, питающие Ижар, речные русла и бассейны в период дождей давали достаточно воды для полей и садов, превосходного скота и поддержания жизни в суетливых городках ремесленников. Этого было достаточно для того, чтобы Ижар мог вывозить большую часть урожая и изделий в обмен на звонкую монету: яркие хлопчатобумажные ткани тонкой работы, вышивку и искусные поделки из серебра, которыми так славился Ижар.

Но вид с башен больше не радовал сердце султана Салиха. Серьезные заботы тяготили его, убавляли гордость за охваченное взглядом государство и придавали ей горьковатый привкус. Нет, в Ижаре никто не голодал, слава Аллаху! Но благосостояние, обеспеченное торговлей, убывало с каждым годом. Виноваты были англичане: они перетянули в Аден всю торговлю Южной Аравии.