Прошло два года с тех пор, как перед Рождеством Джонатан привел в дом Ральфа. Год назад она страдала в Адене, и Джонатан нашел свою смерть под Севастополем. Если она вышла замуж за Ральфа и провела месяцы в Аравии, чтобы зачать в пустыне, под шафрановой луной, этого ребенка, благодаря которому Марта вновь улыбалась, Джеральд мечтательно стоял в дверях новой детской и весь Блэкхолл пробудился от печального сна – тогда все было правильно.

Но не бывает роз без шипов, не обошлась без них и жизнь будущей матери. Вначале ее особенно мучили угрызения совести, что она скрывает от семьи, кто отец ребенка, как договорилась с тетей. К тому же Майя боялась, что домашние могут узнать обо всем от Ральфа. Но победила мысль, что главным образом это ее ребенок, внук Джеральда и Марты независимо от отца. Она долго боялась получить извещение от адвоката или письмо Ральфа, где он сообщал бы о предстоящем разводе. Но ничего подобного не случилось. Она не получила от мужа ни единой строчки. Марта прекрасно видела, как дочь со страхом и надеждой, а потом с облегчением и разочарованием принимает почту, которую приносит Хазель, – еще и потому, что несколько долгих недель назад Майя решилась написать несколько робких примирительных строчек капитану Ричарду Бертону, кавалерия Битсона, Крымская война, и письмо оставалось пока без ответа. Приходили только письма от Эмми. Она все еще пребывала в далеком Скутари, опорожняла ночные горшки, стирала и распутывала бинты для перевязок и все равно была на седьмом небе, что Майя ждет ребенка.

Скажи, я могу называть себя будущей тетей, пусть без церковного благословения, пусть наши с тобой встречи были так мимолетны? Нас объединяет нечто более глубокое: воспоминания о столь любимом нами обеими человеке…

Марта Гринвуд ничего не говорила относительно пропавшего супруга и будущего отца, оставив мысли при себе. Она знала, ее пророчество Кассандры сбылось, но не находила в этом удовлетворения – лишь сочувствие и вновь растущую симпатию к рожденному ею человеку, который всегда был таким чужим, а теперь сам ждал ребенка.

– Да, давай, продолжай маршировать! – Майя испуганно посмотрела на дверь своей комнаты. Через щель протиснулась голова тети во вдовьем чепце. – Того и гляди, ребенок выскочит наружу!

Майя виновато положила руки на огромный живот, растянувший специально перешитое платье – и это уже сейчас, в феврале!

– И нечего удивляться, твои шаги во всем доме слышно! – продолжила ласково ругаться тетя Элизабет.

– Я больше не буду, – пролепетала Майя и опустилась на стул у письменного стола, жалобно вздохнувший под ее изрядным весом. Она уныло уставилась на начатое предложение, но не могла найти подходящих слов, чтобы продолжить. Это и заставило ее расхаживать туда и обратно, пытаясь справиться с нетерпением и поймать вдохновение.

– Что ты там пишешь? – раздался из-за двери осторожный, но любопытный вопрос.

Майя покачала головой.

– Ничего особенного.

– Ничего особенного, – фыркнув, с сарказмом повторила Элизабет Хьюз. – Не обманывай! Ты неделями сидишь в своей каморке и что-то усердно строчишь. Значит, это важно, по крайней мере, для тебя!

Увидев, что тетя направилась к столу, Майя невольно наклонилась над исписанными листами и прижала локтем пухлую папку с мраморным переплетом и черными углами.

– Можно я почитаю?

Майя замешкалась, но потом вновь замотала головой.

– Это смешно.

– Обсудим, когда я прочту, – пробормотала тетушка.

Покрывшись румянцем, Майя еще немного поупиралась, прежде чем поднять руку с папки и не глядя протянуть ее тете.

Подложив под спину подушку и натянув огромный чепец, Элизабет Хьюз начала читать перед сном, под светом лампы. Очарованная живописными описаниями далекого царства Химьяров, объединившихся с бедуинами и готовившихся к войне, чтобы свергнуть иго Аксумитов, тетя Элизабет затерялась в просторах Arabia felix. Ее пленила красота женских одежд, отвага мужчин, их тонко сплетенные судьбы, и она вновь и вновь доставала из рукава платок, чтобы высморкаться. Бумажные фигурки казались живыми, пока длилась ночь. Тетя Элизабет погасила свет лишь незадолго до рассвета, сожалея, что теперь придется ждать несколько дней, чтобы узнать продолжение, и с легким чувством печали – такая в строчках чувствовалась тоска по далекому краю.

– Хорошо, – просто сказала она два дня спустя, положив папку обратно на стол, – продолжай.

И стремительно засеменила из комнаты, умолчав, что переписала текст своим аккуратным, четким почерком.

– Боже, Майя, ты скоро лопнешь! – захихикала Ангелина и засунула в рот, явно мало заботясь о собственной фигуре, очередной шоколадный трюфель. В ярко-розовой папиросной бумаге расписанной пионами коробки таилось множество подобных соблазнов – очередной подарок ее жениха, гордо и совершенно официально носившего этот титул уже неделю, с первого марта. Отгремел шумный праздник, который Ангелина, несмотря на присущие ей с некоторых пор перепады настроения, провела с равномерным энтузиазмом.

– Только подожди, – охнула Майя из-за живота, напоминавшего ей пивную бочку, – годика через два и ты будешь в похожем виде сидеть на диване в вашем доме на Белгрэйв-сквер!

Для Майи празднование помолвки закончилось рано – очень болела спина и ноги, она предпочла прокрасться вверх по лестнице и прилечь. На это понадобилась целая вечность – будущую мать одолевала одышка. Она стала слишком толстой для танцев, к тому же дамы «в интересном положении» никогда не принимали участия в развлечениях – обычно они садились на стул в укромном уголке и по возможности прикрывали живот шалью, чтобы он не бросался в глаза. На позднем сроке для Майи это было уже невозможно. Но она не могла не поприсутствовать, когда Ангелина и Уильям Пенрит-Джонс в окружении членов семей и друзей торжественно обменялись обещаниями вступить в брак, и все выпили искрящегося шампанского за здоровье пары. А то, что в ближайшем будущем Гринвуды – да так заметно! – ждали внука, только удвоило повод для радости. Жаль только, будущий гордый отец не сможет присутствовать при рождении малыша – пришлось пожертвовать частным ради славы Британской империи.

Ангелина наклонилась, достала из коробки еще одну конфету, отгрызла с нее миндаль, половину шоколада и с наслаждением принялась рассматривать светлый крем внутри. Ее взгляд упал на кольцо с кичливым бриллиантом. Она набила рот остатками сладости и до блеска натерла камень о юбку белоснежного платья.

– Майя, – протяжно начала Ангелина, – я хотела спросить…

Она оглядела салон, будто за портьерой или дверьми могли скрываться шпионы. Хотя знала – мать с тетей Элизабет отправились на чай к мисс Пике, отец работает в библиотеке, Хазель с Розой заняты весенней уборкой в кухне, а Джейкоб в саду отпиливает отмершие за зиму ветви деревьев, судя по равномерным приглушенным звукам. Ангелина решительно схватилась за ручку кресла и немного пододвинула его к дивану.

– Как оно, – тихо прошептала она, – я имею в виду первую ночь… Это больно?

Майя покачала головой.

– Нет, Лина, совсем не больно. Один сильный толчок – и все.

Ангелина явно рассчитывала на детальное описание и выглядела разочарованной, когда Майя замолчала.

– Мама, – она посмотрела через плечо, словно боялась увидеть там грозящую мать, – мама говорит, мне не стоит знать об этом слишком много. А то Уильям может подумать, что я… что я не невинна. Но… Мне так хочется узнать! Я же хочу сделать все правильно! – просительно добавила она.

– У Джонатана в комнате лежит книга, – ответила Майя. – Там можно посмотреть основное. Я тебе дам. Только помоги мне встать.

Ангелина послушно взяла сестру за протянутую ею руку, и совместными усилиями они приняли вертикальное положение.

– Как кит на мелководье, – прыснула Ангелина, увидев, как Майя тяжело дрейфует к двери.

– Очень смешно! – отозвалась Майя и тоже засмеялась, но вдруг застонала и крепко схватилась рукой за дверной косяк, прижав другую руку к пояснице. Последние несколько дней она постоянно ощущала потягивание внизу живота. Но доктор Саймондс, которому Майя доверила себя и ребенка, ласково потрепал ее по руке после осмотра и радостно сообщил, что все отлично и дело вот-вот разрешится. Но боль, пронзившая Майю насквозь, была какой-то, как ей казалось, совсем другой. Словно чьи-то руки хватали ее изнутри и грубо мяли ей органы.